Голос был знакомым, но вовсе не тем, который он надеялся услышать. Еще не веря, Виктор толкнул дверь, вошел в кабинет и остановился.

Наталья поднялась ему навстречу.

– Здравствуй, Витенька. Вот не ожидала тебя увидеть, – сказала она.

Странно, что ожидаемое событие – когда оно, наконец, случается – всегда застает человека врасплох.

«Нет, – подумал Черноусов. – Такое, все-таки, происходит только со мною…»

В глубине души он ждал этой встречи. И когда летел в Симферополь, и позже, собираясь посетить редакцию. Единственное, чего он не мог сделать – это позвонить ей по домашнему телефону. Так или иначе, сейчас они стояли – она у письменного стола, он в дверях – и молча смотрели друг на друга.

– Прости, – пробормотал Виктор. – Я не мог предупредить тебя о приезде. Ты как – нормально?…

Ничего более глупого нельзя было сказать десять лет спустя. Тогда, перед внезапным выездом на историческую родину («как быстро, однако, переходишь в мыслях на полузабытую советскую лексику," – подумал он) Черноусов действительно не мог ей ничего сказать. Несмотря на предостережение Лисицкого, он, конечно же, продолжал видеться с Натальей, каждый раз пытаясь излишней веселостью и легкомыслием отвлечься от мыслей об отъезде (безобидное слово; на самом-то деле это было бегство). Она, похоже, чувствовала какой-то подтекст в его странном поведении, но вопросов не задавала. Им даже посчастливилось отдохнуть в Лазоревой бухте – вдвоем, безо всяких друзей-соседей-знакомых, без гитарного рева и пьяного флирта. Наталья расслабилась, словно превратилась в шестнадцатилетнюю беззаботную девчонку. Черноусов же то и дело поглядывал исподтишка по сторонам – не появились ли добры молодцы из желтых „жигулей“. Со стороны это могло бы походить на невроз или даже на манию преследования, не скрывай он тщательно своего настроения.

Впоследствии он анализировал свое поведение с той безжалостностью, на какую способны лишь весьма самовлюбленные люди после серьезного надлома. Черноусов четко определил тогда: он встречался с Натальей наперекор предупреждению шефа вовсе не из-за большой любви, а лишь потому, что женское общество хоть ненадолго – и довольно приятно – отвлекало его от страха. Доведись ему последние дни провести в одиночестве – до Израиля (или даже до Бреста) доехал бы обезумевший трясущийся полутруп.

В последний вечер он сидел в привычном кресле и все время прятал глаза, словно боялся, что его уличат в чем-то предосудительном. Он даже хотел ей рассказать обо всем – в какой-то момент. Но так и не решился этого сделать. И никто не провожал его на поезд «Симферополь – Варшава». Даже потом, в Вене, ожидая самолета на Израиль, Виктор чувствовал себя, пожалуй, самым одиноким – в толпе таких же, как он, испуганных и притихших советских евреев. Может быть, еще и потому, что они все – кроме детей, разумеется – сами приняли решение уехать и отправлялись действительно на родину, хотя и неизвестную, но желанную. Виктор же Черноусов ехал в ссылку, попросту говоря, спасал свою шкуру – подальше от непонятных ему секретов и разъедающего душу страха…

– Нормально, – ответила Наталья. И замолчала. Виктор тоже молчал.

Пауза затягивалась до неприличия, а он не знал, как ее прервать. И спросил:

– Значит, ты теперь редактор? – никаких других вопросов ему в голову не пришло. – А как же Лисицкий?

– В командировке, – ответила Наталья. – В Америке. Он уже три года как бросил газету. Ушел в бизнес, консультирует местных промышленников относительно связей с Западом. Ты его, кстати, успеешь еще увидит, он должен приехать через два дня… Баба Катя умерла, – добавила она, заметно погрустнев. – В прошлом году.

Баба Катя – так называли старейшую сотрудницу редакции Екатерину Захаровну, вспомнил Черноусов. Впервые ее увидев – с гладко зачесанными седыми волосами, в строгом коричневом костюме и с неизменным «Беломором» во рту – он немедленно преисполнился убеждения, что она стояла у истоков не то что «Коммунистической молодежи", но всей коммунистической печати. Во всяком случае, ее вполне можно было представить в подпольной редакции „Правды“ или даже „Искры“, рука об руку с В.И.Лениным. Виктор долго относился к ней с опаской. Но однажды, года три назад, в семьдесят девятом, в редакции произошел скандальный случай. В слове „обком“ наборщик вместо первого „О“ набрал „Е“. А традиционно пьяный отсек (сиречь, ответственный секретарь Валюша Григорьев) этого дела не заметил и подмахнул в печать к тихой радости всех местных диссидентов. Естественно, сверху последовало гневное указание разобраться с „ЧП“. Разбирались долго, скучно, идеологично. Пока не встала Баба Катя и не сказала:

– Ну да, ну грубо. Но ведь по существу верно!

Собрание онемело. Потом медленно сползло со стульев. Валюше влепили выговор и поперли из отсеков, но все-таки на работе оставили. А Черноусов, наконец, понял, за что его подруга нежно любила квазипартийную мадам.

– В общем, только кажется, что я работаю в той же газете, – сказала Наталья. – Многое изменилось. И мы, кстати, теперь не «Коммунистическая молодежь», а «Молодежный коммерческий вестник». Символично, правда?

– Да уж… А почему столько охраны в коридоре? – спросил Виктор.

– А мы сейчас занимаем только четыре комнаты на этаже. Остальное сдано в аренду. Разным фирмам.

– Понятно… Значит, «Коммерческий вестник». Хорошо звучит. Что ж, раньше молодежь призывали к строительству коммунизма, теперь – к строительству капитализма. Главное – призыв. Не вижу особой разницы… – он замолчал, не очень представляя себе, о чем же говорить дальше. Лучше всего было сразу же перейти к делу. Видимо, Наталья поняла его состояние и сама пришла на помощь.

– Хорошо выглядишь, – сказала она. – Ничуть не постарел. Борода тебе идет. А я вот…

– Ну что ты, Ната, – заторопился Виктор. – Я просто разучился разговаривать с женщинами. Ты прекрасно выглядишь. Даже помолодела.

– С женщинами ты и не умел разговаривать, – сказала Наталья. – И комплименты говорить не умел. И не умеешь.

– Да, наверное…

– А я ведь так и не знаю, почему ты вдруг исчез, – сказала Наталья после паузы. – Степаныч что-то такое рассказывал невнятное.

– Внятно и не расскажешь, – Виктор почувствовал себя неуютно. Что мог рассказать ей Лисицкий тогда, и что мог рассказать ей сейчас он? И писем он не писал ни разу.

– Даже сейчас внятно не расскажешь?

– Ну… – ему очень не хотелось говорить. Наталья поняла и переменила тему:

– Давно приехал?

– Сегодня утром, прямым рейсом.

– Отпуск? Или по делам?

– По делам. Работа, – ответил он. – Мы с тобой, по-прежнему, коллеги, Наташа. Я корреспондент израильской газеты «Ежедневная почта». И приехал в Крым, потому что сюда завтра должен прилететь некто Реймонд Галлер. Знаешь такого?

– Конечно, – ответила Наталья, глядя на нежданно объявившегося старого друга с новым интересом. – Я тоже его жду.